(Писалось лет 7 назад, когда вампиры на солнце не сияли, а от депрессии спасал измятый блокнот)

Черное небо...Холодное, безмолвное, безразличное.
Черные стены... Холодные, безмолвные, безразличные.
Черные глаза... Холодные, безмолвные, безразличные.

   Пустые стены длинного неширокого коридора пугливо освещало пламя догорающей свечи. Огонек опасливо сжался и лишь изредка позволял себе неярко вспыхнуть на мгновение и сжаться вновь. По сути, в нем не было необходимости. Потому что не было необходимости ни в свече, ни в свете вообще. Огонек трепетал. Он трепетал в руках высокой женщины, которая шла по коридору. Ей не был нужен свет, свечу она взяла скорее по старой привычке. Огонек трепетал.
   Её тонкая изящная рука грациозно легла на стену. Касаясь холодных рамок коридора одними только кончиками красивых длинных пальцев, она неспешно шла к массивной деревянной двери в конце коридора. Перед самым входом женщина погасила пламя свечи и толкнула дверь.
   С едва слышным скрипом дверь открылась. Проскользнув в комнату, женщина закрыла за собой дверь. В комнате было темнее, чем в коридоре. Сквозь плотно задернутые черные парчовые шторы не проникал ни один лучик света. Любые шаги приглушал огромный мягкий ковер на полу. Женщина аккуратно наступила босой ногой на ковер и прошла по нему до большой , по истине королевской, кровати с балдахином. Она с минуту постояла, а затем слегка приоткрыла тяжелый балдахин и проскользнула на кровать.
   Здесь, словно спрятавшись от всего мира, спала девочка. Ее густые черные волосы разметались по подушкам, бледные губы были слегка приоткрыты, почти белые руки сжимали одеяло. В ногах, среди скомканных в Фоме огромного гнезда простыней, спала большая черная тигрица. Она слегка приоткрыла глаза и подняла голову, но женщина тихо приложила к губам пальчик, и тигрица расслабленно вернулась в прежнее положение. Девочка издала во сне легкий вздох. Едва заметная улыбка проскользнула по лицу женщины. Она склонилась к ребенку, на мгновение коснулась лба девочки и прошептала: «Пора вставать, милая».
   Девочка лениво потянулась. Здесь, в ее маленьком убежище было темно, но она с легкостью замечала и наклон женской головы, и улыбку тонких изящных губ, и даже черные глаза. Девочка молча смотрела на женщину, та тоже молчала. Через некоторое время, потягиваясь и зевая, с кровати спрыгнула тигрица.
   - Чао, вставай, дорогая, - снова прошептала женщина.
   Девочка резко села, обхватила колени руками и улыбнулась.
   - Зачем? – потом тихо рассмеялась и вскочила.
   Она подбежала к окну и распахнула тяжелые шторы. На небе светил бледный тонкий месяц, загорелись несколько первых звезд. Девочка настежь открыла окно и выбежала на балкон.
   - Город ведь никогда не спит, да? – спросила она у женщины и сама себе ответила. – Нет, не спит. Он горит тысячами огней и бьющихся сердец. Я их слышу…
   - Да, милая, город никогда не спит. Когда все было по-другому, день был днем, ночь – ночью. Теперь даже ночь стала днем. В это время работают, гуляют, развлекаются. Город живет непрерывно, он не знает покоя, не знает сна и отдыха.
   Девочка все еще стояла на балконе, разглядывая улицы и людей на них. Потом она развернулась и вошла в комнату. Тигрица лежала у ног женщины с полузакрытыми глазами и тихо мурлыкала, как домашний котенок.
Чао почти вприпрыжку подскочила к большому шкафу и распахнула его дверцы. Несколько минут она вертелась у шкафа, напевая песенку. Потом, захлопнув дверцы, подскочила к женщине и стала перед ней вертеться.
   - Ну, скажи мне, как я выгляжу?
   -Замечательно, дорогая, - оглядела девочку женщина и встала. – Не забудь, когда вернешься, мы ждем тебя.
Чао снова вышла на балкон и посмотрела наверх. Небо было черным с сияющими на нем звездами. Потом она посмотрела вниз, на городские улицы. Они тоже казались черным небом, а яркие огни реклам и вывесок напоминали звезды. Небо и город словно были зеркальным отражением друг друга. Сзади бесшумно подошла тигрица и ловким прыжком оказалась на перилах балкона. Улыбнувшись, девочка закрыла глаза. Ветер трепал волосы и легкую рубашку. Чао медленно прошептала «Свобода. Во мне. Будет. Вечной». Затем она наступила на перила и спрыгнула вниз. Издав громкий протяжный рык, тигрица последовала за ней…

   В большой гостиной были расставлены подсвечники, стояло несколько видов вин и большая чаша в форме сложенных ладоней. Играла тихая музыка. Музыка была единственными звуками, которые нарушали тишину в комнате. Несмотря на обилие гостей, никто не разговаривал, и, казалось, даже не шевелился.
Чао бесшумно вошла в зал. Ее черное шелковое платье почти сливалось с массой таких же черных роскошных нарядов всех присутствующих. Как всегда, тигрица следовала за ней. Безмолвная толпа таких же как она, таких же, как ее мать, таких же. Все они были здесь, терпеливо ожидали, когда начнется ритуал. Месяц в небе уже угасал, снова становясь призрачным светилом их существования. Они ждали. Ждали, когда он станет почти невидимым на небосклоне. И, когда это случилось, все, так же молча, отпили по глотку из бокалов, выплеснув остатки в чашу. Еще несколько минут бездвижного молчанья, и зал опустел.
   Чао сидела на балкончике, прямо под дождем. Он был холодным и сильно хлестал по ее нежной, почти белой, коже. Однако боли она не чувствовала. Ей было все равно. Она тоскливо смотрела на мокрые дороги улиц и редких прохожих. Ее всегда забавляло то, что она может разглядеть даже глаза людей, несмотря на то, что находилась так высоко над ними, почти под самыми звездами и луной. Но сейчас людей было мало, а их лица скрывали зонты. Тогда девочка посмотрела на небо. Таким черным и неприступным она его еще не видела. Оно было пустым и пугающим. Невольно вздрогнув, девочка вернулась в комнату. Но и здесь все было серым и не доставляли даже легкой радости. Тигрица распласталась на ковре. Девочка села рядом с ней и положила голову на мягкий теплый живот зверя. Она четко слышала дыхание и сердцебиение. Она привыкла к тому, что может чувствовать и видеть то, чего не чувствуют и не видят другие. Порой даже свои не понимали ее. Даже столько лет спустя она оставалась чужой для них, даже для матери. Закрыв глаза, Чао силилась вспомнить, когда же она впервые увидела ее? Как это было? Какой тогда была мама? Какой тогда была она сама? «Не помню, не помню, не помню, не помню…» Почему она не помнит? Почему воспоминания о том, что было ДО, так слабы и призрачны? Почему воспоминания о том, что было ПОСЛЕ, так ярки и четки даже теперь? Не найдя ни воспоминаний, ни ответов, Чао молча смотрела в потолок.
   Шум дождя постепенно утих, небо прояснилось, и девочка снова вышла на балкон. Она некоторое время молча сидела на перилах и смотрела вверх. Потом нагнула голову и спрыгнула. Холодные потоки воздуха резко врезались в легкие, в ушах зашумело, а тело словно стало чужим, в нем было тесно и неуютно. Стремительное падение прекратилось почти на полпути к земле, сменившись не менее стремительным взлетом. Теперь улицы и люди были ближе, но не становились от этого менее чужими. Странно, она до сих пор боялась их, а ведь была сильнее любого. Сильнее, мудрее, выносливее. Они же были слабы и беспомощны перед ней, перед ее семьей…
Вернувшись домой, Чао почти рухнула на балконе. Слабость наполняла тело. Луна еще не превратилась в призрачное божество, но девочка с трудом заставила себя подняться и закрыть окно, задернуть шторы, раздеться и укрыться за плотным балдахином кровати. Почти мгновенный сон унес с собой все. Остались только тяжелая пустота и холод…

   И снова воздух с силой спутывал тело, и снова резко взмывала вверх. Чао вспомнила, как впервые ощутила восторг, как восторг постепенно сменился чувством легкой эйфории, как эйфория со временем стала обыденным ощущением. Она смотрела на людей. У них был праздник, но они вели себя не так, как такие, как она. Праздники людей были шумными и веселыми. Чао с легкой усмешкой, смешанной с легкой тоской, следила за ними. Город не спал, напротив, он словно только-только пробудился и вошел во вкус жизни. Чао глянула на небо. Оно было светлее, чем обычно. Потом снова посмотрела на людей. Ее пристальный взгляд выделил в веселящейся толпе одного человека, одиноко бредущего по улице. Она внимательно рассмотрела его – высокий, худой, ссутулившийся и печальный. Непонятно почему, но девочка заинтересовалась им.
   Он брел в парк. Ветер носил сухие листья по пустынным дорожкам старого парка. Она удивилась. Зная город в мельчайших деталях, она редко видела в этом парке кого-то. А этот человек медленно ходил среди старых умирающих деревьев и рушащихся скамеек. Один, среди этого унылого места, он показался девочке таким знакомым…

   Дэн, спрятав руки в карманы куртки, ссутулившись, не мигая, смотрел под ноги. Он сидел здесь уже, наверное, вечность. По крайней мере, ему хотелось на это надеяться. И он мечтал просидеть здесь еще не одну такую вечность. Его не занимал ни мрачный парк, ни холодный ветер, ни тьма ночи. Он просто хотел остаться здесь, один, и стареть вместе с этим парком, пока однажды не останутся лишь смутные очертания его самого в его же сознании. Под ногами шуршали листья., такие же пустые и одинокие, как он. Дэн слабо улыбнулся. И снова ушел в себя.
   Из раздумий его вывело чье-то присутствие. Он огляделся. Никого. Только ворона, сидя на ветке, рассматривала его. Дэн нахмурился. Ворона была признаком жизни, а ему не хотелось сейчас ощущать жизнь. Он шикнул на птицу, но та не улетела. Лишь склонила голову набок и немного помялась на ветке. Дэн махнул на нее рукой, но и это не помогло, ворона осталась.
   -Ладно, оставайся.

   Снова чаша наполнилась вином, и снова гости исчезли из зала за несколько минут до восхода солнца. Чао вернулась в комнату. Усталость наполняла ее, но девочка старалась не поддаться, не уснуть, не забыться. Но она ничего не могла поделать со своей сущностью. И снова погрузилась в темный сон.
   Чао проснулась и почти сразу же оделась и выбежала на балкон. Снова прыжок вниз, и снова парение. И снова в старый сад. И снова он был здесь. Он приходил сюда уже почти две недели подряд, неизменно садился на одну и ту же скамейку, и молча смотрел пустым взглядом на мир. И она уже привыкла прилетать сюда каждую ночь, садиться на ветку погибающего дуба и смотреть на него. Поначалу он был рассержен ее присутствием, потом смирился, а потом привык, что рядом всегда черная и тихая ворона.
   А она привыкла к нему – тихому и такому одинокому. Однажды он принес ей хлеб. Она посмотрела на кусок свежей выпечки и не притронулась к нему. Он ведь не понимал, что эта еда не для нее. Он пытался кормить ее еще несколько раз, но прекратил эти попытки, когда понял, что результат будет один. Иногда он даже разговаривал с ней, а потом улыбался – едва заметно и с неохотой.

   Чао еле успела на праздник. Она запыхалась, но все же вошла в зал медленно и торжественно, как и всегда. Но с ней не было прежнего спокойствия и безразличия. С трудом дождавшись конца ритуала, она бежала в свою комнату в надежде на скорый сон, который приблизит ее к следующей ночи, приблизит ее к нему. Ей было страшно. Сегодня она почувствовала в нем изменения. Он что-то решил, и был тверд в своем решении. Сегодня его сердце билось по-другому, его дыхание было другим, его взгляд был другим. Он был другим. Она боялась. Боялась за него. Ей не хотелось терять этого человека.
   …Его не было в парке. Она облетела весь парк, облетела площадь, где впервые увидела его сутулую фигуру. Его нигде не было. Тогда она села на скамью автобусной остановки и закрыла глаза. «Почувствуй его… Почувствуй… Почувствуй…»
Его сердце билось тихо. Но билось. Чао полетела на этот зов и нашла его.

   Дэн смотрел на черную воду реки. Течение завораживало, манило, обещало покой. По мосту изредка проносились машины. Торопились домой, к семьям, к друзьям. Ему это было неинтересно. Его манила вода. Там не было ни боли, ни одиночества, ни страха. Просто пустота, обрывающая жизнь. В воде отражался тонкий серп молодого месяца. Его свет был ровным, холодным и спокойным. Ему были неведомы переживания и волнения, которые всегда терзают человека.
   Дэн уже решил, что он будет делать, но лишь теперь мысль обрела четкость и ясность. Закрыв глаза, он вдохнул прохладный воздух и улыбнулся. В последний раз. Дэн стал наклоняться к такой манящей водной глади…
   -Стой!
   Резкая боль острым лезвием полоснула его сознание. Он вскрикнул, понимая, что боль – это жизнь, а значит, что-то ему помешало. Боль пульсировала в висках и коленях, отдавалась гулким эхом в животе и легких. Боль. А потом боль прекратилась. Дэн почувствовал тепло в шее и холод в руках и груди. Его глаза широко распахнулись и он увидел небо – слившиеся в одно целое месяц, звезды и огни города – белое небо, а на ухо кто-то нежно шептал «Свобода. В тебе. Будет. Вечной»

Белое небо...Холодное, безмолвное, безразличное.